Первым из нас стоял Вадим, за ним Игорь, за Игорем я, за мной Мишка Таранов и последним Шмаков Петр.

Продавец объявил:

– Граждане, не становитесь, имеется всего двадцать комплектов!

Очередь заволновалась. Но никто не уходил. Все на что-то надеялись.

Шмаков Петр пересчитал тех, кто стоял перед ним, и сказал:

– Кажется, мне не достанется.

Я тоже пересчитал и успокоил Шмакова:

– Тебе достанется, последнему.

Мог ли я устоять в условиях такого ажиотажа? Все стремятся купить. Некоторые чуть не плачут, оттого что им не достанется. А я, простоявший час в очереди и попавший в число счастливчиков, неужели я откажусь? Это было бы смешно и глупо!

Я заплатил по чеку и получил маску и ласты.

Но опасения Шмакова сбылись. Последний комплект достался Мишке Таранову.

У Шмакова был убитый вид. Мне было его очень жаль. Всегда неудобно, когда тебе что-то досталось, а товарищу нет. Если поступать по-честному, то Игорь или Мишка Таранов должны были уступить Шмакову. Ведь ему не досталось из-за того, что мы пустили их без очереди. Но Игоря, Вадима и Мишки Таранова и след простыл.

Мы вышли со Шмаковым на улицу. Шмаков молчал. Он всегда молчит. Но сейчас он молчал из-за того, что ему ничего не досталось. Мне было ужасно жаль его. Мне не нужно, а досталось. Шмакову хотелось купить, а не досталось. Очень несправедливо!

Я остановился и протянул Шмакову ласты и маску:

– Знаешь что, возьми. Мне они не нужны!

Шмаков отрицательно покачал головой. Не хотел лишать меня таких драгоценных вещей.

– Бери, бери, – настаивал я, – я купил просто так, на всякий случай. Мне они совершенно не нужны.

– Мне они тоже не нужны, – объявил Шмаков.

Я опешил.

– Зачем же ты стоял в очереди?

– Все стояли.

Когда Шмаков забраковал спортивные брюки, я похолодел. Теперь я просто окоченел. Выходит, я опять зря выбросил деньги.

Все же во мне теплилась надежда, что Шмаков отказывается из чистого благородства. Не хочет оставить меня без этих проклятых ластов.

Я пригрозил:

– Не возьмешь, снесу обратно!

– И правильно сделаешь! – одобрительно заметил Шмаков. – Кому нужна эта маска? Простая резинка со стеклышком! А в ластах вообще неудобно плавать.

Дрожащим голосом я проговорил:

– Последний раз спрашиваю: возьмешь или нет?

Шмаков пожал плечами:

– Вот пристал! Не нужно мне такое барахло.

Я пошел обратно в магазин.

В спортивном отделе очереди не было. Но какие-то личности толкались.

Я положил на прилавок маску и ласты и сказал продавцу, что хочу их вернуть.

– Товар обратно не принимается, – ответил продавец.

Я сам знал, что товар обратно не принимается. Я положил маску и ласты на прилавок для того, чтобы их у меня купили. Те, кому они не достались.

Но почему-то никто не торопился их покупать. Как же так? Ведь только что за ними стояла громадная толпа, некоторые чуть не плакали.

Подошел какой-то гражданин, потрогал маску. Я с надеждой смотрел на него. Он потрогал и отошел.

– Мальчик, не стой у прилавка, мешаешь! – сказал продавец.

Я свернул пакет. Сердце мое разрывалось от огорчения. Я истратил почти все деньги, и на что? Из всего, что я купил, мне была нужна только общая тетрадь в коленкоровом переплете.

Теперь уж все равно! Я пошел в писчебумажный отдел и на оставшиеся деньги купил папе китайскую самопишущую ручку.

21

Кто-то, не помню кто, правильно сказал: жизнь – это река, река времени. Течет себе и течет. На смену одной волне приходит другая, потом третья. Появится на воде щепка, покружится, проплывет перед тобой и исчезнет.

Как-то постепенно все забыли про части, найденные на складе у Вадима, и про аварию в Липках, даже об амортизаторах больше не говорили. Я перестал жалеть о том, как глупо истратил свою первую получку. Единственная покупка, которая мне пригодилась, – это тетрадь в коленкоровом переплете, в ней я пишу сейчас эти воспоминания.

Даже то, что Майка пошла танцевать с Лагутиным, не казалось мне таким уж значительным проступком. Протанцевала один раз с Лагутиным, что в этом такого? По отношению ко мне это не совсем по-товарищески. Но ведь она девчонка, даже при всем своем уме и твердом характере, и могла испугаться скандала.

Конечно, если бы я тогда был рядом с Майкой, я бы дал отпор Лагутину. Но меня рядом не было, и она была беззащитна.

Если бы сейчас Майка подошла ко мне то мы бы помирились. Подошла бы и сказала: «Получилось нехорошо, не надо было танцевать с Лагутиным, но я танцевала только во избежание скандала». Все между нами стало бы ясно и опять пошло бы по-прежнему.

Я перестал избегать Майку, наоборот, старался попадаться ей на глаза. Чтобы дать ей возможность подойти ко мне и сказать это. Но Майка не подходила ко мне и ничего не говорила. Только улыбалась мне издалека, как будто между нами ничего не произошло.

Я тоже не хотел первый подходить: не я танцевал с Лагутиным, а она!

Нельзя находиться в ссоре вечно. Когда-нибудь надо и помириться. Если люди не будут мириться, то все в конце концов перессорятся. Но в каждой ссоре есть правый и виноватый. И виноватый должен сделать первый шаг к примирению.

Все изменяется, но не все забывается. Есть вещи, которые я помню всегда. И чем больше проходит времени, тем больше о них думаю.

Они мне не дают покоя.

Чем больше думал я о Зуеве, тем более постыдным казалось мне мое поведение. Я ничего не сделал, чтобы исправить несправедливость, причиненную ему по нашей, а значит, и по моей вине. Мало того. По милости Лагутина получилось так, что я оклеветал Зуева. Я себя чувствовал предателем. Человек из-за меня пострадал, а я хожу как ни в чем не бывало. Подло! И как может Шмаков так спокойно разговаривать с Зуевым, рассуждать о всякой ерунде. Ведь Шмаков тоже виноват. Меньше, чем я, но все же... Буксир кто неправильно привязал?

Я опять сказал Шмакову и Вадиму, что надо написать директору заявление.

Шмаков равнодушно ответил:

– Кому это нужно?

А Вадим сказал:

– Здрасте, вспомнил!

Тогда я сам написал заявление. Короткое, но убедительное. Во всем виноваты мы: я, Игорь, Вадим и Шмаков Петр. Мы самовольно начали буксировать и неправильно привязали трос. А Зуев не отлучался, а пошел искать Ивашкина. И выговор ему объявлен неправильно. Это заявление я и положил на стол перед директором. Он спросил:

– Что такое?

– Заявление, – ответил я.

– О чем?

– Там написано.

Директор нахмурился. Он не любил, когда ему подавали заявления. В заявлениях просят то, что не полагается. То, что полагается, получают без всякого заявления.

Директор прочитал мое заявление один раз, потом начал читать второй. Неужели он его не понял с одного раза? Уж до чего ясно и просто написано. Прочитав второй раз, директор поднял на меня глаза:

– Чего ты хочешь? Конкретно!

Если бы он не произнес слово «конкретно», я объяснил бы ему, чего хочу: я хочу доказать, что виноват не Зуев, а мы. Но ведь это неконкретно. А что конкретно? Конкретно – это приказ с выговором Зуеву. Если директор его отменит, то это и будет конкретно. Но если я предъявлю ему такое требование, это будет по меньшей мере смешно. Я дипломатично сказал:

– Ваш приказ неправильный. Зуев не виноват. Виноваты мы.

– Вот как?.. – протянул директор, будто впервые об этом услышал, и зачем-то тронул алюминиевый поршень, который вместо пепельницы стоял у него на столе. – Значит, надо и вам выговор объявить?

Я пожал плечами:

– Если считаете нужным... Только почему и нам? Только нам.

– Можно и объявить, – спокойно проговорил директор.

Кто-то открыл дверь. Директор сказал: «Занят!» Дверь закрылась.

– Как твоя фамилия? – спросил директор.

– Крашенинников.

– Отец есть?

– Есть.